Александр  Иличевский

ИСЧИСЛИМОЕ

 

 

Серия "Александрийская полка: библиотека журнала "Комментарии"

 

Рассказ

 

 

Впервые я попал на свалку, когда стало известно, что на первом озере за купальней уже три дня идут караси с ладошку на еще не опробованную нами тогда наживку — опарыша.

Где же его раздобыть?

Осведомившись у рыбацкого опыта, т.е. выведав подробности процедуры у неподвижного от старости и алкогольного балласта аксакала нашего двора — деда Пети, с одним противогазом на троих — Розенкранца, меня и Гильденстерна — мы вышли к Иван-луже.

Ниппеля в противогазе не оказалось, поскольку, испытывая прибор, Гильденстерн дохнул угля до кашля.

- Его цыплячья шея, обвитая вздувшейся артерией, пульсирующий от частого глотанья только наметившийся кадык, судорожные плевки. Противогаз он отбросил в осоку.

- Был конец августа, и осока жухлая. Тугими гаванскими сигарами виднелись соцветия на высоте вдвое больше нашего среднегеометрического — быстрота подсчета — роста. Они вполне подсохли, их уже можно было раскурить. И в общем-то ради этой забавы уже нужно спешить: еще дня два, и соцветья лопнут, разлохматятся и — ребенок-ветерок дует на палочку, обмокнутую в раствор мыла, гирлянда дуновения — истают струйками пуха в воздухе. Ровно вдвое. Больше. Как в "Приключениях Карика и Вали", деленных на три. Во мне в шестом классе было 1.60, в Розенкранце — 1.67 в седьмом, в Гильденстерне — 1.63 в восьмом. Мы прекрасно знали свой рост: единственная координата развития. Субординация — возрастная. Розенкранц — предводитель. Один из самых достойных людей из когда-либо мною встреченных. Через два года мы с ним больше уже никогда не увидимся. Родители Гильденстерна были идиотами, пьяницами и неграмотными. Его мать однажды довольно больно побила Розенкранца велосипедным насосом — за дружбу с сыном. Она выбрала удачный момент: проживая напротив через лестничную площадку, смогла в глазок проследить, как сильный Андрюша возвращается домой с только что выбитым тяжелым паласом на плече, — заняты обе руки: одной он вставляет ключ в замок, другой придерживает тяжесть. Что-то из Чаплина получилось. Чтобы написать кляузу в детскую комнату милиции о том, что я украл у нее с балкона четвертого этажа босоножки, она просила помощи у своей, увы, с письменностью знакомой товарки.

- За Иван-лужей начиналась насыпью свалка. И тогда нужно будет карабкаться. Если поджечь кончик соцветия рогоза, то, изредка на него дуя — важно сдвинутые брови, трубочкой точно направленные губы, — можно минут двадцать изображать мистера Твистера, к тому же дым отпугивает, заглушая едким запахом, вонь свалки, а противогаз выброшен за негодностью. Мы нарвали стебли рогоза, замочив ноги. Мы подожгли наши кадила. Опарышей еще отыскать надо. Говорят, чем глубже роешь, тем они жирнее, и — вероятно, вонючей. Они похожи на очищенных мелких креветок. 3,000 за килограмм. Но это сейчас.

- В Иван-луже водились тритоны и головастики, лягвы не обнаруживались: покуда подрастут головастики — до готовности к полной метаморфозе, то уже и помирать пора: в нее, лужу, сливали солярку с разводных тепловозов — зачем?! Отводные пути: поблизости размещались ЖБКиИ, "Гигант", "Машиностроитель". Тритон — это также широко распространенное земноводное.

- Мы подожгли осоку: я тогда уже прочитал "Прерию". Получилось еще страшней, чем в книге. Пламя до высоты третьего этажа, и очень громко. Я закричал, чтобы бежали. Мы, зачарованные громадой урона, смотрели, как гулким воем кончается жухлая, бурая, пляшущая, оранжевая осока. И только потом повалил черный маслянистый дым. Негатив струйки молока в чашке с кофе.

- Загорелась поверхность Иван-лужи. "Мы подожгли море", — сказал Розенкранц. Мы помчались прочь и оказались на свалке. Палками расковыряли участок отбросов — неудачно: видимо, совсем недавно привезли с птицефермы, потому хоть и "второй свежести", но еще не червивые: куриные лапки, — мозолистые, натруженные шарканьем в поисках пропущенного корма: громадная с самосвала куча. Если опалить на костре, то обугленный эпидермис легко сколупать, и покажется розовая мякоть подушечек. Почему тебе это известно?

- Все же кое-как насобирали в два слоя в жестяную коробку из-под леденцов, повезло: случайно отклонили разведку в сторону какого-то не опознаваемого, зато обильного личинками, месива. Потом одолело любопытство — так много вокруг всевозможных вещей. Стали гулять. Обнаружили в куче строительного мусора женскую голову. Вся в зеленоватых кляксах, слегка опешивший, щитовидно выпуклый взгляд. Космы Горгоны. Поначалу решили, что кукла: невиданная, легендарная немецкая с бывшим ходом и потерянной батарейкой. Но заметили какой-то особенный оттенок в запахе: как в приемном пункте прачечной. И волосы не как у куклы — стежками — крепились к темени. Они мягко выдергивались, даже вынимались. Я тогда уже побывал в Пушкинском музее и сказал, чтобы не боялись: считайте, что это — обломок статуи, которая может видеть. Мне в музее запомнились саркофаги с подведенными глазами. Тогда я еще не прочитал "Венеру Сульскую" Мериме.

- Потом стали собирать стеклотару, выстраивать ее в шеренги и расстреливать из рогаток. Увлеклись. Нас возбуждал подвывающий звук рикошетов: наш тогда любимый фильм — лично я три раза был на его просмотре — о приключениях разведчика Натеску в союзной Гитлеру Румынии: удачливость героя в перестрелке. У меня порвались два слоя резинового бинта — мы покупали мотки медицинских шин в аптеке: для воздушек и рогаток.

- Оглядывались на Иван-лужу. Поток дыма в безветрии застыл четко и неправдоподобно, как посторонний ясной погоде: колосс, он не растворялся в вышине, а, казалось, доносил черноту до самых небесных стропил. Их он тем и означал, что доносил. Потом на нас, видимо, не желая делиться, заверещали крысы — пять, семь, девять, стая нечетных: мы потревожили на их логово. Испугались. Мы. Они. Они как кошки. Мы бежали. Впопыхах я на одну наступил. Крысы очень быстрые и мерзкие.

- Приехали четыре пожарных машины. Но лужа уже догорала. Пожарники вылили из резервуаров всю воду и пену. Растратчики. Берег затопило сантиметров на тридцать.

- Было уже около восьми — отрывной календарь с единственной полезной для подростка-наблюдателя информацией — не числа дней, а данные о длительности светового дня: скупой рыцарь, копящий траты времени детства, предчувствие страха, — и солнце начинало садиться. Мы помчались на первое озеро. Из тайника в кустах бузины извлекли наши удочки. У меня одного был неподходящий крючок-заглотыш — частые срывы при подсечке. В тот вечер я поймал три, Андрюша — 7, Рустам — 9.

- Я не люблю творчества приматов. Мне нравятся стихотворения Филиппа Левина и Ивана Жданова. Родители Гильденстерна так и не развелись. Я не выдумываю. Им не были знакомы Слова "сюжет" и "возлюбленная". Я не выдумываю. Сейчас моя квартира все больше становится похожа на меня самого. Видимо я стал ей враждебен, и от беспомощности она прибегла к мимикрии. У нее прорезались из стен, еще пока слепые, глазные яблоки — четыре: проклюнувшиеся на утоптанной тропинке кругленькие шляпки шампиньонов. То, что в стенном шкафу, все еще пугает меня, когда я, чтобы выйти за сигаретами, в темноте пытаюсь нашарить пиджак, предположительно висящий на плечиках, и натыкаюсь ладонью на скользкую тугую поверхность роговицы. Мне становится невыносимо мерзко, и я, как ошпаренный, выскочив на свет, тру свои веки. Но я скоро привыкну. Только я не знаю, что я буду делать, когда они наконец увидят меня.

 

май 95 г.

 

 

 

Copyright ©

Copyright ©

E-mail:

Александрийская полка 

Комментарии

novyi_metaphysis@mtu-net.ru

 



Сайт управляется системой uCoz