«НОВЫЙ МЕТАФИЗИС»

 

Часть I

 

Александр Иличевский

 

ЛИСТОВКА

 

 

Необходимо предостеречь: нижеследующее не является памфлетом или манифестом. Характер данного сообщения ближе всего к объявлению, листовке, афише. Так что забор — лучшее место, которое следует вообразить для его корректного прочтения.

 

Учитывая вышеотмеченное, определим сообщения этого цель: донести в информационном порядке определенные убеждения некоторой группы людей, каковые, по ответственному размышлению этих людей, в своей совокупности представляют на данный момент ясный общезначимый смысл.

 

Высказываемые здесь положения в наименьшей степени являются постулативными, но по преимуществу находятся в смыслопорождающем состоянии антиномичности: модель Бора взаимной дополнительности соотношений нам явно ближе, чем прочие модели. Однако суммарный вектор предлагаемых здесь к восприятию рассуждений существенно отличен от нуля и направление его таково, что перпендикулярность ему плоскости текущей литературной ситуации не дает нам тихо молчать.

 

Вопрос о том, стоит ли вообще овчинка публичной выделки — пренебрежимо мал по сравнению с набранной инерцией намерения быть услышанным. Энергия образования мнения меньше энергии убеждения. По закону сохранения, разность этих энергий и позволила нам употребить ее на расклейку этих листовок.

 

1. Серьезность и ответственность за слово

 

Предмет литературы — Вера в слова. Предмет Веры — вера. Если не веришь написанному, то зачем читать пустоту?

Вера — не только серьезная категория: она сама категория серьезности. Именно в Вере в слова феноменально сосредоточена метафизическая сущность языка. Без таковой — язык становится генератором Ничто: таковым — языком — быть переставая.

Между прочим, в языках животных исключена ложь, неверие Слову. Пчела-разведчица, танцем своим неверно сообщающая рабочим пчелам о местоположении взятка, врет ровно один раз в своей и так недолгой жизни.

За слова вообще принято отвечать. И не только по подростковому кодексу чести. Обязанность человека, если таковая у него вообще по отношению к самому себе существует — расти. И не только в возрастном смысле. Любое пренебрежение весомостью слова херит смысл, которого всегда — а об эту пору особенно — не хватает. И тогда литература оборачивается игрой в «пятнашки»: пустые фишки мечутся по полю листа в поисках якобы важного синтаксиса. Все вместе почему-то называется «стилем», который не только сомнителен относительно определения — как «непрямой суммы языковых и художественных приемов», — а вообще чудится пустым набором, каковой жгуче понуждает быть рассыпанным еще до прочтения. Следовательно, за базар надо отвечать, вы понимаете.

 

2. «Большой стиль»: Новый Миф и Апокрифичность

 

Миф, апокриф — это выдумки, которые больше наглядной реальности: ее существенней, субстанциональней. Бывают такие выдумки, по сравнению с которыми действительность вообще чушь собачья.

Вселенная — продукт Книги, букв, построенных в единственном порядке. Единственность этого порядка и есть суть стиля. От него зависит не только качество порождаемого, но и благополучие родов вообще.

И потому стиль так важен — из-за весомости производимого: вселенной романа, стиха. Достойный внимания стиль немыслим вне порождающего его мифа. (К слову, Набоков — в отличии, скажем, от Платонова — таким мифом не владел. Поэтому стиль его — который вполне dolce — и все им при чтении производимое не так уж и достойны внимания.)

Апокриф — залог каноничности. Таким образом, стоящее произведение всегда апокриф, учитывая его стоящесть. Следовательно, прежде, чем писать (порождать) требуется овладеть мифом, не обязательно вселенского размера, но — хотя бы масштаба рассказа.

 

3. Органичность

 

Мы утверждаем. Произведение — не конструкция, но организм. Конструкция — штука мертвенная, функциональная, как инструмент; неудобная в руках, как скальпель. Мы же хотим от слов жизни. Написанное должно быть теплым, как кровь, живым, как кожа, губы, руки, глаза.

Чтобы выжить, мы хотим делать истории, побуждающие воображение к творению. В равной степени невозможно испытывать сколько-нибудь серьезные чувства ни к  мертвецу, ни к механизму. Любовь жива только если питаема живым: человеком, но не куклой. Следовательно, персонажи должны быть Людьми, а произведение — если не Человеком, то — живой, как душа, мыслящей субстанцией.

 

4. Поэтичность

 

Шкловский/Эйхенбаум говорил то, с чем мы питаем согласие: если проза вянет, то сок жизни — мед  мифа — ей брать не у кого, кроме как у высшего — поэзии.  Следовательно, чтобы выжить, учиться прозе нужно у стиха. 

 

5. Изящная словесность как бич ширпотреба

 

Прогрессу свойственно снежным комом обрастать ширпотребом. Это связанно по преимуществу с облегчением производства чего угодно: печатных букв, копий, визуальных действ, высказываний вообще — парадоксально: из-за отсутствия цензуры. (Культура иносказания, питающая Апокриф, нынче вообще на издыхании.)

Закон сохранения вещь на редкость всеобщая. Работает он и в случае ширпотреба. (Мы воочию чуем действенность закона сохранения бездарности: административно-технологическое рвение современного литературного истеблишмента точно также теснит принцип воздаяния по таланту, как и в совписовские времена.)

Ходасевич прогресса не любил. Не любим его и мы: нам претит технологичность создания произведения, неизбежно вызывающая  обвально-дигрессивную мутацию стиля.

Следовательно, писать нужно гусиным пером, а чернила давить дубовым методом.

 

6. Язык как единственное и неустранимое достояние нации

 

Мандельштам возражал Чаадаеву на то, что у России нет истории (только сплошной террор, пьянство и воровство), говоря: у России есть русский язык, и мало того, что в нем все — и история и смысл российского существования, но так же сногсшибательно и то, что уникальность его как языка среди человеческих прочих составляет неприкасаемый духовный запас нации.

Следовательно, в акмеистических устремлениях  Мандельштама, то есть, в том, что Русский Язык способен порождать новые смыслы, имеющие высокое значение в мировой культуре, — находим согласие и мы.

 

7. Автометафизическое содержание языка

 

Мы убеждены, что языковое существование основывается на векторе метафизиса.

Следовательно, для трансцендирования вовсе не требуется смотреть или думать «наверх», а достаточно — раз в жизни вместить себя в Язык и удивиться ему до онемения.

 

8. Литература Начала-Конца

 

Нет у литературы начала-конца. Начало-конец есть у света. Ну, кому сейчас не слабо написать «Дон-Кихота»? Или — «Зависть»?

Следовательно, «баста» — это еще не все, вы понимаете.

 

9. Элитарность без метаязыка, принципиальная неконвенциональность; открытая элитарность

 

И этот пункт входит в наш перечень. Следовательно — чтобы быть с нами, достаточно и необходимо: с нами быть.

 

10. Метафизический позитивизм

 

В частности, и это является нашим кредо. Дело в том, что мы верим в существование философских камней. Мы уверены, что их — целая россыпь. Для нас это пока — нефть и мед. Найдем еще — скажем.

Следовательно, мы всегда смотрим полет прозрачной пчелы, мы всегда ждем приближение нефти.

 

11. Метафора как зерно иной реальности, реальности вообще

 

Мы говорим. Метафора — это зерно не только иной реальности, но реальности вообще. В метафоре кроется принцип оживления произведения, его творящий принцип.

Мало того, что — Метафора орган зрения. Она способна, будучи запущена импульсом оплодотворяющего сравнения (метафора — пчела, опыляющая предметы, — энергия ее сравнительного перелета от слова к слову, от цветка к цветку, как взрыв, рождает смысл), облететь, творя, весь мир. Это не красноречие и не метафорический автоизыск: чтобы набрать кило меду, пчела делает под сто миллионов цветочных облетов. Мир, раскрывающийся в череде этих полетов, как лет стрелы Улисса, раскрывшийся в ожерелье игольных ушек, — уникален в той мере, в какой уникален запустивший ее эллипс.

Следовательно, мы берем на ладонь прозрачную пчелу метафоры и видим в ее ненасытном брюшке Мир.